Владимир Кузнецов Плетение
Уже несколько дней этот город не видел солнца. Густая пелена облаков затянула небо. Темное-серое утро, светло-серый день, темно-серый вечер. И ночь, непроглядно-черная, бесконечная, разрезанная хирургическими ножами ксеноновых фар, с мертвенно-бледными опухолями неоновых витрин и битым стеклом радужно-маслянистых луж. Дождь лил по десять часов подряд, прекращаясь ненадолго, чтобы снова зарядить. Монотонное, унылое шелестение капель, дробь жестяных карнизов, гулкий плеск в забитых мусором ливневках. Редкий свет в окнах, сквозь плотные шторы и жалюзи – желтушные полосы на жухлых газонах. Лето, беспечное лето – нечаянное затишье – оно ушло, за ним растворился во влажной темноте сентябрь с его нежным теплом последних солнечных дней. Долгая ночь наложила на город свой отпечаток. Теперь днем он словно дремал, по-настоящему просыпаясь только после заката. В густой чернильной темноте с мокрым шорохом проносились машины; яркие вывески клубов и кабаков резали глаз, настойчиво засасывая в свое теплое, прокуренное нутро; мутные тени сновали в темноте бетонных кварталов, там, где никогда не было фонарей. Монотонно потрескивали, гудели высоковольтные провода на окраинах, сонно вскаркивали вороны в парке, уже двадцать лет как заброшенном, превратившемся во что-то среднее между непролазной чащей и свалкой бытового мусора. Семнадцать минут седьмого. Четыре цифры на экране смартфона. Ровно в эту минуту невидимое отсюда солнце полностью скрылось за горизонтом. Густые облака и мерцающее электрическое зарево городских кварталов мешали определить этот момент. Из-за них сумерки казались темнотой, но до этой минуты солнце все еще находилось на этой стороне земного шара. А теперь нет. Бледное свечение матрицы вычерчивает в темноте хозяйку гаджета. Серое пальто, серый капюшон, серая кепка. Руки в обрезанных перчатках, худые, тонкие пальцы с короткими некрашеными ногтями. Угловатое лицо, блеск очков в толстой черной оправе. Вада потушила экран и убрала аппарат во внешний клапан рюкзака. Темнота снова укутала ее своим влажным покрывалом, спрятала от посторонних глаз. Ее выдавали только шаги – тихий плеск луж, которые за пару дождливых дней разлились на весь тротуар. Старые районы. Унылое, забытое, пустынное место. Двухэтажные бараки-дома на просевших фундаментах, растрескавшаяся штукатурка стен, омерзительно-желтая, разрисованная похабными надписями. Здесь доживали свой век старики, одинокие и никому не нужные. Среди жилых домов, полупустых, темных, встречались и заброшенные – пялились слепыми провалами выбитых окон, смердели гарью бомжацких костров, кислой вонью экскрементов. Дворы густо заросли деревьями и кустарником, остатки старых гаражей торчали гнилыми зубами поверх этого буйства. Прямо во дворах были устроены погреба – квадратные люки в земле с низкорослыми, ржавыми грибами вентиляционных труб. На толстых петлях висели тяжелые замки. Ваде нравилось здесь. Тут было тихо. Как на кладбище. Она неслучайно выбрала себе жилье в этом районе – для тех, кто не хочет, чтобы ему мешали, лучше варианта не найти. Плевать, что протекает крыша, что сочатся росой старые, в двадцать слоев перекрашенные трубы, что сквозняк задувает в щели стен, а древний паркет исходит трухой. Здесь уютно. Всего в паре кварталов этот могильный уют исчезает, сменившись типичным болотом спального района, а еще через пару – превращается в суетливый, беспокойный термитник центра. Она вошла в подъезд. Миновав распахнутую покосившуюся дверь, поднялась по стертым бетонным ступеням, достала из рюкзака ключи. Два замка, скрипучие, заедающие, в тяжелой деревянной двери, разбухшей и перекошенной от гнилой мокроты. Вошла, закрыла за собой, не включая свет, не разуваясь, прошла в комнату. Низкий потолок, побелка в серых пятнах, голая лампочка свисает на коротком проводе. У стены расстелен каремат, на нем – скомканный спальник. Рядом – рюкзак побольше, на восемьдесят литров, сумка, на ней – ноутбук. Одноразовая посуда с засохшими остатками еды – черные кляксы на хрупком белом пластике. Вада сняла пальто, повесила на гвоздь, вбитый в стену у изголовья, откинула капюшон. Джинсы, толстовка без надписей, берцы на толстой подошве – мужские, явно на пару размеров больше, чем нужно. Волосы короткостриженые, взлохмаченные. Прошла на кухню, открыла низкий, утробно рычащий холодильник. Пакет кефира, черствая булка, две сосиски во вскрытой пачке. Пошла к печке, достала чугунную, заросшую горелым жиром сковороду без ручки. Плеснула на нее воды из крана, порезала старым, сточенным ножом хлеб, выложила куски на сковороде. Чиркнула спичкой, поджигая конфорку. Зубами оторвала угол пакета, отпила. Вернулась в комнату, открыла ноут, запустила, нашла в куче пластиковой посуды тарелку почище, вилку. С коротким звоночком загрузилась винда, автозапустился браузер, фейсбук просигналил о новом сообщении: Дашуня Звездочка «Проклятая тварь! Ненавижу!!!!!!Я ТЕБ УБЮ!!!!!! 11сука… блжад… за вс ответеш!» Бледно-серое в свечении экрана лицо осталось почти неизменным. Стекла очков, заполненные белым отражением фейсбукового окна, надежно скрывали выражение глаз. Только одна бровь слегка приподнялась. Вада включила плеер, отправилась на кухню. В динамиках ноутбука приглушенно захрипел «ObZen» от Meshuggah две тысячи восьмого года разлива. Этот альбом она слушала часто. Сняв хлеб со сковороды, Вада положила его вместе с сосисками на тарелку, подхватила с подоконника пакет с кефиром и вернулась в комнату. Ела, глядя в экран, словно кино смотрела. Между тем на экране все так же висело сообщение от Дашуни Звездочки. Казалось, Вада получала удовольствие от его созерцания. Покончив с хлебом и сосисками и выжав остатки кефира из пакета, она просто вернула тарелку в стопку посуды. Отерла руки о толстовку, положила ладони на клавиатуру. Так она сидела несколько секунд, нежно касаясь руками клавиш, впитывая тепло, исходившее от работающей машинки. Вада готовилась. Письмо было тревожным звоночком. Тревожным не из-за содержания – с этим как раз все было в порядке. Тревожным из-за своей преждевременности. Как ребенок, который вместо девяти месяцев решил появиться на седьмом. Рано. Слишком рано. Нужно было разобраться. Вада глубоко вдохнула, словно перед прыжком в воду. Ладони легко приподнялись, кончики пальцев заскользили по клавишам. Голова закружилась, к горлу подкатил привычный горький комок. Она никогда не понимала, как у нее это получается. Институтские знания и куцый практический опыт программиста не давал ни малейшего представления, как именно работает то, что она делает. Впрочем, Ваду не слишком интересовало, в чем тут суть. Это мужчинам нужно все разобрать по винтику. Женщине достаточно просто получать желаемый результат. Пока есть результат – плевать, как он получается. Она скользнула по строкам кода, переходя от сообщения к профилю, от профиля к служебной информации – времени и адресе входа, устройстве, скользнула коротким пакетом на сервер к провайдеру, обойдя файерволы и слепых червей антивируса. «Симантек» – не самый распространенный выбор. Протекла на домашнюю машину – та была включена. Тело, где-то далеко позади, отреагировало на звуковой сигнал – пришло еще одно сообщение в ФБ. И снова от Дашуни. Девочка сидела за компом и ждала, пока враг появится в онлайне. Как удобно. Вада активировала вэб-камеру и не спеша рассмотрела Дашуню, вспоминая, кто это, и чем она могла быть недовольна. Перед камерой сидела женщина средних лет с опухшими, воспаленными глазами, растрепанными, жидкими волосами и тонкими, плотно сжатыми губами. Если бы сейчас Вада могла контролировать свое тело, она бы улыбнулась. Она вспомнила Дашуню. Тридцать девять дней назад Вада нашла эту женщину в Сети, ковыряясь в чужих ящиках. Дашуня Звездочка (настоящее имя Инесса Васильевна Крынка, тридцать два года, не замужем) в это время вела через сайт знакомств активную переписку с Альфредо Гартьяно, испанцем сорока восьми лет, дважды разведенным. Дела у них складывались неплохо, и Дашуня уже собиралась принять у себя желанного гостя, который собирался приехать, чтобы ознакомится с объектом своей страсти тактильно. Вада не могла пропустить такого. Она немного поиграла с внутрисайтовыми адресами и системой переадресации, сделав так, чтобы запросы терялись, попадали в ящики к местным гомосексуалистам и троллям, а поисковые запросы выдавали мертвые или зараженные ссылки. А хронологию поисков и отчаянные воззвания разлученных через пару прокси завела себе на левый фримейл-ящик. Результат интересовал ее не меньше, чем процесс. Плетение вышло мудреным. Вада занималась им долго – начала в полдень, а закончила в час ночи. Но собой осталась довольна. Теперь же выяснилось, что Дашуня нашла ее. Нашла, хоть никак не могла, тупая курица. Вада пробежалась по переписке женщины, заглянула на винчестер, перескочила на смартфон, старый, еще на третьем андроиде, дерьмо китайское. Ничего. Вынырнула. В лицо как ледяной водой плеснули. Кожу кололи тысячи игл, руки подрагивали. Но Ваду эти обычные для нырка последствия не волновали. Рано. Слишком рано. Она достала сигареты, закурила, глядя как поднимается к потолку тонкая ниточка дыма – паутина в мертвом мерцании монитора. Еще три сообщения на ФБ, угрозы, ругань… четвертое. «Я знаю, где ты живешь, сука!! Октябрьская 8 12… Глаза выцарапю! Патлы выдерну!!!!! Жди меня…» Вада слегка наклонила голову к левому плечу. Все. Схема запущена. Где-то она ошиблась. Просчиталась. Неважно. Сейчас надо уходить. Быстро. Пальцы застучали по клавиатуре: «чертова дура отстань. я тебя незаню» Вада собирала раскиданные по квартире вещи. Собрала в ванной ворох еще влажного белья, комом сунула в рюкзак. Подхватила спальник, вытряхнула из него пару грязных носков, стала скатывать. Не получилось – неровная колбаса не хотела упаковываться в чехол, выпирала. С шипением Вада бросила его на пол. Курлыкнул сигнал сообщения. «Все ты знаеш. Я тебя убью. Жди скуа» «расскажи хоть за что. Я непонимаю???» – Давай излей мне душу… – Голос Вады звучал как шорох просыпавшейся крупы. Она снова занялась спальником, теперь спокойнее, ровнее. В этот раз получилось – чехол закрыл его, ремни затянулись. В рюкзак. Сверху – скомканные свитера, пара джинсов, выгоревшая футболка. Кроссовки в коридоре – летняя обувь. На подошвах – засохшая грязь. По фигу. Кроссовки легли поверх одежды, заполнив остаток пространства рюкзака. Теперь верхний и боковой клапаны. В боковой – зубная щетка, паста, мыло, бритва, дезодорант, полотенце. В верхний – фальшивый паспорт и такой же фальшивый студак, тюбик крема, флакон туалетной воды. Отлично. «Все ты знаеш, тварь. Ненавижу тебя… ненавижуненавижуненавижууууууу……» – Правильно делаешь. Давай говори еще, – пальцы пробежали по клавишам, касаясь их нежно. – Сейчас тебе будет о чем сказать… Без нырка – Вада просто перебросила последнее письмо от Альфредо со своего ящика на почту Дашуни. Почти сразу иконка «Дашуня набирает сообщение…» исчезла. Не выключая ноутбук, Вада сложила его, упаковала в сумку, пристегнула к рюкзаку. Уже через минуту она вышла из квартиры. Пальто наглухо застегнуто, капюшон натянут на глаза. Большой рюкзак – на спине, маленький – на груди. Дверь заперла, ключи швырнула во влажную темноту за выбитым окном. Достала смартфон, взглянула на время. Девятнадцать ноль шесть. У старых районов есть свой недостаток – такси тут не поймаешь. Машины иногда проезжали по здешним разбитым улочкам, гремя на залитых водой ямах, слепя фарами, но голосовать было бесполезно. Вада почти бежала, вслепую перескакивая лужи, цепляясь за обвисшие, мокрые ветки. Пятьсот метров по прямой – и проспект Химиков. Там ходит троллейбус. Прямой троллейбус до автовокзала, всего три остановки. Автовокзал работает до шести (военное время накладывает свои отпечатки), но там стоянка такси. Оттуда, не светя номером мобилы, можно доехать до железнодорожной станции. Поезд на Харьков будет в одиннадцать пятьдесят. Можно успеть взять билет и уехать. Главное, выбраться из города до рассвета. С рассветом шансы на это сильно уменьшатся. Впереди посветлело – электрическая желтизна бликами растекалась по мокрому асфальту, перемигивались вывески. Проспект Химиков – одна из главных артерий в старых районах. Все важные узлы на нем: автовокзал, главный городской базар, химкомбинат. Последний уже три года как остановился, медленно разрушаясь от времени и мародерства. Но те, кто еще работал там, упрямо держались за свои места, подпитывая себя слухами о «скором запуске» и довольствуясь минимальными выплатами. Самоотречение таких существ было Ваде отвратительно. Наблюдать за ними было так же неприятно, как за возней экзотических насекомых в террариуме. С тем только отличием, что наблюдатель и наблюдаемые были по одну стороны стекла.